Вратарь клуба Боде-Глимт Торн Эгил Хорн, человек, молодой, но в футбольном деле достаточно опытный и хорошо известный публике, с самого утра был не в духе. Третий день моросил надоедливый дождь, и сердце Хорна ныло предчувствуя неладное.
Голкипера одолевали тяжелые, досадные мысли. Давно бы полагалось ему сходить к руководству клуба, попросить выставить его на трансфер, но он не спешил. Там сейчас, дожидаясь очереди, толкутся вратари и игроки, и его непременно встретят шуточками да подковырками:
– Глядите, Хорн явился!
– Привет «Бабочкин»!
Особенно насмешливо в устах соратников по цеху звучало слово «Бабочкин», потому что начиная с 23-х лет и по нынешний день он защищал цвета родного клуба, и для него статного Норвежского парня в самом расцвете сил это прозвище было обидным и унизительным.
А ведь он сам, Хорн, никогда не мог предположить, что дело обернется так плохо и обидно. Вызвал его после последней игры Главный тренер, заботливо усадил в кресло, предложил содовой, минут пять расспрашивал о том, о сем и потом ласково сказал:
– А у меня, брат, к тебе личная просьба имеется.
Вратарь немало удивился этим словам. Тогда-то тренер и сказал, что надо бы помочь ему. И помочь предложил своей игрой на поле, а если не поможет ему Хорн то с треском закончит свою карьеру.
– Сам, брат, видишь, сколько забот. Во! – И тренер широким жестом указал на висевшую за его спиной большую карту Норвегии, где цветными значками были обозначены города соперника.
– Солидная обстановка кабинета, да и сам тренер, крупный, осанистый, – все выглядело так внушительно и серьезно, что Хорн, даже не успев подумать хорошенько, дал свое согласие.
Из-за этого-то и нет ему теперь нигде проходу, а на днях он даже услыхал пущенное вдогонку обидное слово «подхалим». Тьфу, будь она трижды проклята, эта досадная игра с Хам Камом! И в голове пролетели счастливые моменты карьеры, когда его чуть ли не на руках носили, и никто не посмел бы кинуть в него камень.
Но тут же вратарь нахмурился, отгоняя мечты. Он вспомнил о малоприятных дополнительных хлопотах, которые возложил на него тренер.
Только теперь он до конца понял, как несправедливо и унизительно обошелся с ним тренер, и от этого на душе у него стало еще тоскливей.
Погруженный в свои невеселые думы, Хорн, сам того не замечая, приблизился к стадиону, на котором обитала причина всех его бед, и машинально окинул трибуны недобрым взглядом. Они ответили ему тишиной и пустотой, от чего стало еще противней.
– Нехорошо, – со вздохом подумал вратарь и засунув руки в карманы побрел в раздевалку.
Как это случилось, он и сам не помнит, но вместо того чтобы переодеться он прошел прямо на поле и остановился только у центрального круга.
Все с недоумением уставились на него. К нему торопливо подошел резервный вратарь и произнес:
– Ты что, уж не захворал ли? Хорн шевельнулся, но в ответ не произнес ни слова.
– Да чего тут и спрашивать, – участливо замахал руками Андреас. – Сам вижу: болен, полежать надо!
– Здоров я, – неохотно процедил сквозь зубы Хорн и отвернулся.
– Здоров? – удивился Андреас. – Гм! Тогда уж не взыщи: играешь ты последнее время из рук вон плохо.
Хорн мрачно взглянул на Эгила, потом приподнял голову и вдруг громко закричал:
– Мальчишка! Да я еще пару лет в основе выходить буду!
И докажу это в ближайшем же матче с Моссом!