Одиссея-156. Эпсилон

Ah, you\'ve touched there too, Mr Bloom said, Europa point…

James Joyce. Ulysses

 

…yes

and his heart was going like mad

and yes I said yes I will Yes.

James Joyce. “Ulysses”

 

         Итума был грустен, задумчив и видимо пьян, сердито-промокший стоял он перед церковью, решая переступить ли ему порог Европы. Решение ускользало. Дождь усилился, и как обычно бывает, на великие события повлиял вовсе не случай, а мелкий, но вполне логичный в виду всегдашней рассеянности Андреса и склонности рассчитывать на лучшее фактик – отсутствие зонтика.

 

Одиссея

Пьеса в пяти частях. Адаптация классического сюжета. Выступление воскресной школы при церкви освобождения Европы в Барселоне(Каталония)

 

Действующие лица:

Одиссей, царь Итаки.

Телемах, сын Одиссея.

Пенелопа, жена Одиссея.

 

Эпсилон. Пенелопа

 

         Сцена первая. Остров Итака, дворец, Одиссей и Телемах. В зрительном зале Итума

 

         Голос рассказчика:

         Вернулся могучий Одиссей на Итаку, перебил женихов между делом, раз уж так записано у Гомера, но спецэффекты мы лучше оставим Голливуду, пусть каждый зарабатывает чем умеет, дальше обуяли нашего героя сомнения, разрешить он их пытался вместе с вновь обретенным сыном.

         Одиссей:

         Вот я вернулся, отчего же на сердце какая-то не греческая грусть. Почти двадцать лет по воле богов зарабатывал я славу ахеянам и себе заодно бессмертие, вот и все кончилось. Что же дальше?

         Телемах:

         Отец! Ужели после такой жизни ты сомневаешься в себе?!

         Одиссей:

         Нет, Телемах. Меня иные мучают сомнения. Игрушка ль мы богов и только или что-то больше. Когда рождается ведь человек, богини отрезают нить его судьбы, затем другие боги уже не властны что-то изменить, лишь жребий наполняя, вот как меня гонял бог Посейдон по островам и весям. Что может в этом мире человек? Все решено уже давно ведь за него иль есть свобода слова, поступка, выбора дороги наконец?

         Телемах:

         С одной стороны, боюсь таких слов, ведь противны они богам могут быть, с другой, я с тобою, отец!

         Одиссей:

         Вот вспомним даже Трою. Ведь заранее было решено давным-давно, что гнев богов разрушит славный город, я не желал участвовать в трагедии, но и меня заставили иные хитрецы. Все с яблока когда-то началось, когда забыли иль не захотели позвать на пир одну богиню. И с яблока все было решено? Судьба Елены и Париса, Менелая и Гектора? Меня, тебя и даже этой волчьей стаи, что перебили мы намеднись?

         Телемах:

         Зато затем воспеты вы все в песнях, ведь помнят лишь героев, не Терситов.

         Одиссей:

         Однако же заметь, не спел Гомер слепой про моего лошадку, он кончил погребеньем Гектора. И из сего я вижу странный вывод: пусть боги видят цель и результат, но человеку надобен процесс, он интересней и важнее даже, чем почивать на лаврах, посему мои и странствия вдруг всех заинтересовали, равно как битвы Илионские.

         Телемах:

         Не понимаю. Ужель не важно вот тебе вернуться царем на родину, к родной жене и детям?

         Одиссей:

         Ты слишком юн и молод, Телемах. Тебе еще не ведомы сомнения пожилого человека, который слишком многое вместил в свою короткую жизнь. Мне ностальгия по тем временам, когда сражался я с Ахиллом, Диомедом и Аяксами, куда дороже тихих дней, когда стареть я буду. Это верно, так многие вернувшиеся с войн, воспоминают те события, как жизнь, все остальное, как существование. Как прожил молодость, то вспомнишь в старости. Ужель ты не встречал упрямых стариков, кто долго нудно будет спорить, что пятьдесят годов тому назад и люди были выше, лучше, жены краше и разумней, деревья более зеленые, герои куда как мощнее, и прочем в таком же смурном духе. Увы, тот, кто такое говорит, живет лишь в прошлом, я не хочу таким же быть, но слишком многое я прожил за двадцать этих лет, мне тоже есть что вспомнить…

         Телемах:

         А как же родина, к которой столь стремился, так долго плыл, так долго мать тебя ждала в терпении огромном?

         Одиссей:

         Все это верно. Вот и я на месте, которое мне уготовано судьбою на старости годов. Но не найдешь ты в книгах, что когда-нибудь прочтут грядущие об Одиссее, мирно царствующем на Итаке, все только лишь о Трое и пути домой. Возможно в этом и есть моя свобода?

         Телемах:

         Конечно, я учен немного в меру, и может даже два стиха из Одиссеи и осилю, но счас ты так изрядно все запутал, без амфоры побольше тут не разберешься.

         Одиссей:

         Пей, молодость, пока оно тебе еще немного в радость. Я ж думать буду дальше, только слушай. Что есть герой? Всего лишь только образ, по воле всех богов, оставленный среди людей и вся его судьба задолго решена? Мне кажется такое допустимо. Хотя возможно и иное, пока герой геройствует громадно, так что о нем упрямо пишут песни, он должен всем оставить свой пример в веках, но дальше он свободен. Еще возможно третье, песнь иначе звучит, чем истинная слава, певец свободно приукрашивает жизнь, легко меняет нужные события, и так рождаются легенды, мы же вольны в любых поступках. Впрочем, правду тебе что о Калипсо иль Цирцеи знать ни к чему. О том не сложат песен.

         Телемах:

         И как же правильно, что есть на самом деле?

         Одиссей:

         Ну ты спросил… Вопрос сей зело сложен, о нем изрядно после нас сломают головы ученые мужи. Ведь тут проблема в поведении человека, коль нет божественных законов, так зачем себя удерживать в приличных рамках, лучше жить лишь для себя и только, но для толпы такой подход ужасен. Возможно позже сменят божественные законы законы человеческие, но кто сказал, что это будет лучше? Продажны судьи ведь почти всегда, о том ведь всем известно. Хоть Париса вспомни, кто больше предложил, он ту и выбрал, про город же родной и не подумал.

         Телемах:

         Но все равно ведь есть же смысл и в жизни нашей и в трудах нелегких?

         Одиссей:

         Ты правда видишь – есть? Тебе оно виднее. Чем дальше я живу, тем больше убеждаюсь, что каждый человек понятен лишь себе и только лишь в себе находит все причины. Я много раз пытался, объяснял другим, как все же в мире просто, но нет не слушали. Все моряки мои погибли по дороге, решая собственным умом свои дороги торить. И что? В конце концов, я царь, герой и кое-что ведь знаю, но нет им невдомек прислушиваться было. И ты сейчас, хоть слушаешь меня, но ведь скорей всего давно уже не слышишь. Тебе не скучно, честно говори?

         Телемах:

         Изволь, отец, тебе отвечу прямо. Я молод и далеко не так опытен, как ты, и все твои слова верны ведь для меня возможно лишь частично, но все равно они мне интересны и нужны, я что-то и запомню, что-то отрину для начала, затем в миг трудный вспомню. Таков мой разум, слушая тебя.

         Одиссей:

         Что ж, ты мой сын, знать не глупее прочих. Тогда продолжим. Дальше я могу о многом говорить, но хочется о важном. О личности в истории, пожалуй. Я не Толстой, и я имею мненье, что мой пример пусть для кого-то важен, так и других. Ты слышал песнь Гомера, и имя Ахиллеса поневоле твой разум будоражит. Есть иные важные примеры, на коих воспитание возможно. От Дон Кихота до короля Артура, от Александра до Ролана, Тристан, Гавейн и даже враг наш Гектор, и порождения далеких времен дальше – Буонопарте, Боливар, иные…

         (на сцену неожиданно выбегает Итума)

         Итума:

         О царь Итаки, извини за прерывание, позволь к тебе мне молвить просьбу на прощание.

         Одиссей:

         Что ж говори.

         Итума:

         Есть у меня мечта одна еще из детства, прошу дай посвящение мне, как в старые те времена.

         Одиссей (коленопреклоненному Итуме):

         Изволь. Клянешься ли ты всегда и везде защищать несправедливо обиженных, бороться за справедливость, совершать только добрые поступки?

         Итума:

         Клянусь!

         Одиссей:

         Встань же, сэр Андрес Европейский! (перепоясывает его своим мечом)

         Итума:

         Еще одно лишь слово. Дозволишь ли ты, царь великий, совершать мне свои деяния во славу госпожи твоей, Пенелопы?

         Одиссей:

         Учитывая разделяющее нас время и пространство, не вижу причин для отказа. И выбор твой достойный. Дозволяю. Теперь иди, нам увы пора заканчивать беседу. Ничто не вечно в нашем с вами мире. (Итума уходит)

         Телемах:

         Что время для тебя, отец, что двадцать лет вдали от дома значат?

         Одиссей:

         И все, и ничего. Мой каждый день мне дорог, хоть и не на родной Итаке был проведен, всех товарищей потерянных я помню, о всех скорблю. Но время движет дальше, и надо нам идти вперед. Года прошли, и пусть в моей истории наступит наконец счастливая развязка. Не зря я долго шел домой, не зря ты ждал, не зря ждала и Пенелопа. Достойно встретить старость нам хоть осталось, и с этой вот задачей наверно будет не намного проще разделаться, чем было в Илионе.

         Телемах:

         Хоть и мала Итака, но нам она милее всей прочей Греции, не говоря уж о вселенной целой.

         Одиссей:

         Я кстати по дороге наслушался чудес немало разных, вот например, рекут одни, что движется земля вокруг светила, да и еще добавляют, что круглая она. Заметь, их Гелиос не сжег, ему смешно наверно. Еще изрядно чудны забавы разные в подлунном мире дальше, вот например, футбол… А впрочем, может и сыграть? Осталось лишь решить вопрос с судьей, они ж всегда продажны, и правила все начинают трактовать лишь так, чтоб выгоду себе извлечь немедля. Сэр Андрес, вы же клялись быть честным, пойдемте-ка сюда, Итака нас зовет.

         (все уходят)

         Голос рассказчика:

         На этом разрешите нам закончить рассказ сей путанный и длинный обо всем. Закончились скитания царя Итаки Одиссея, вернулся он на родину свою, и мы на этом умолкаем, и так успели столь о многом рассказать, что даже не мечтали мы в начале. А собственно кому я говорю, последний зритель ведь ушел в кулисы. Последуем немедленно за ним…

 

         Конец

Михаил, Европа(Премия:E07=150|)